Когда я стала немного свободнее и могла снова интересоваться внешней жизнью, я решила возобновить свое знакомство с Л.В.Шапошниковой, с которой познакомилась еще в 1972 году, когда издала альбом о Н.К.Рерихе. Наше с ней знакомство произошло в магазине “Искусство” на Арбате, я была у директора магазина, брала у него экземпляры альбома, там же была и Людмила Васильевна. Но потом мы продолжительное время не встречались. И вот я узнала о том, что она издала интересный альбом “Алтай-Гималаи”.
Мне очень не хватало контакта с очевидцами этих мест, все связанное с экспедицией Рерихов меня влекло, притягивало, тревожило то необычное, что стояло за их именами. Я никак не могла изжить свое атеистическое советское воспитание, не могла преодолеть какого-то отстраненного отношения к этому красивому, манящему миру, но который все еще не был для меня реальным, настоящим. Мне было очень важно поговорить с человеком, который непосредственно соприкоснулся с ним, прошел по тем же местам, имел личные впечатления и мог о них рассказать.
Я получила ее телефон, кажется на одной конференции в Государственном музее искусств народов Востока, и возобновила наше знакомство. Там на проспекте Вернадского в ее квартире, которая представляет собой настоящий музей, мы вели с ней доверительные разговоры. Она рассказывала о своих путешествиях по Тибету, Гималаям, о каких-то необыкновенных вещах, о ее необыкновенных встречах с необыкновенными людьми.
В этих беседах я прониклась убеждением, что она действительно связана с самыми высокими ламами, Учителями Востока. Она все время говорила, что она гораздо больше знает, чем говорит об этом. Я была совершенно уверена в том, что она человек очень продвинутый в духовном плане.
Она рассказывала о ламе, не помню сейчас его имени, портрет его есть крупным планом в ее альбоме, что он ее встретил за месяц пути до монастыря, куда ей надо было идти. Встретил ее как случайный прохожий, узнав, что она идет туда, предложил провести ее туда. Они были добрыми попутчиками и потом, когда они пришли туда, она узнала, что он настоятель этого монастыря. Она говорила мне о том, что знаменитая путешественница по Тибету А.Давид-Неэль туда не смогла попасть, а вот она была туда допущена.
Другими словами, я была убеждена, что она человек высокой духовности и общается с людьми еще более высокой духовности. Я воспринимала ее почти как духовного Гуру, отсюда и особенности моего последующего поведения.
Она ввела меня в Комиссию по наследию в ГМВ, я была ей признательна, и кстати была немного обижена на О.В.Румянцеву, не предложившей мне этого, а я чувствовала себя “старым рериховцем”. После своего многолетнего отсутствия и неосведомленности я оказалась свидетелем противоборства в этой Комиссии двух концепций дальнейшего существования рериховского наследия в СССР. О.В.Румянцева предлагала создание государственного музея, говорила, что вопрос уже решен наверху. А Л.В.Шапошникова отстаивала идею общественного музея, в рамках общественной организации, как организации более свободной, лишенной чиновничьих запретов и т.п. В то время это было очень увлекательной идеей, государство воспринималось нами всеми как косная, застойная, даже враждебная структура. Поэтому не удивительно, что меня эта идея очень располагала, тем более что О.В.Румянцева в то время не могла говорить свободно о Агни Йоге, она говорила о Рерихе больше как о художнике. Для режимного государственного учреждения это тема была запретна, а в кругах общественности она была именно тем, к чему люди тянулись, и чем хотели заниматься. Поэтому, естественно, что мои симпатии были на стороне Л.В.Шапошниковой.
В то время умер В.С.Кеменов и его заменил Б.С.Угаров. Если Кеменов серьезно разбирался во всех нюансах рериховских проблем, то Угаров Рериха совершенно не знал. Он понимал только, что это дело перспективное, входящее в моду, что Академия это дело курирует. Он начал свою речь на первом заседании Комиссии по наследию с того, что не понимает, почему Рериху отдается столько внимания, говорится о музее Рериха, а не говорится о музее, например, Сурикова или Иванова, лучше употребить свои силы на это.
И вот после этого заседания, я предложила Людмиле Васильевне пойти на прием к Б.С.Угарову, попробовать рассказать ему о том, кто такой Рерих, чтобы он не попадал больше в такие ситуации. Я написала большую бумагу о том, кто такой Н.К.Рерих как художник, Людмила Васильевна выразила свой взгляд как востоковед, была с нами и М.Н.Егорова, тоже индолог и член Комиссии по наследию.
Мы смогли попасть к нему на прием и имели с ним беседу. И вот тогда Л.В.Шапошникова просто поразила меня своей способностью воздействовать на людей, направлять разговор в определенном русле, заставлять их действовать в нужном ей направлении. Она вела себя как талантливый дипломат. Она повернула разговор так, что в эту же встречу смогла быстро склонить Угарова к мысли о создании общественного музея, и выступить против О.В.Румянцевой.
Далее эти события развивались своим чередом, без моего участия. И немного позднее я приняла участие в работе рождавшегося Советского фонда Рериха. Я была участником учредительной конференции, которая проходила в фонде Культуры на Суворовском бульваре, запомнила Р.М.Горбачеву, которая отказалась от почетного председательства, но обещала всяческую поддержку фонду. Там выступал Б.А.Смирнов-Русецкий, предупреждая быть осторожным в выборе форм работы общественного музея, идея которого не всех привлекала из числа участников этой конференции.
Учредителями стали Советский фонд Мира, Советский фонд культуры, Союз писателей СССР, газета “Советская культура”, Академия художеств СССР, Музей народов Востока, Госкомпечать СССР, журнал “Иностранная литература”, издательство “Иностранная литература”, издательство “Прогресс”, Союз художников СССР, Всесоюзная Ассоциация востоковедов АН СССР. После этого Л.В.Шапошникова стала подыскивать особняк для фонда.
С этого момента мы стали работать с Людмилой Васильевной, я была председателем ревизионной комиссии, фактически поставлена самой Л.В.Шапошниковой, и считалась близким ей человеком. И вот здесь я увидела ее совсем с другой стороны и была просто потрясена этим. С первых дней в фонде стал быстро исчезать дух общественности. Был установлен жесткий, авторитарный стиль руководства, хуже чем в так нелюбимых нами госучреждениях. Людмила Васильевна вела себя грубо, авторитарно-административно, у нее был какой-то тиранический и при этом просто фельдфебельский тон обращения с людьми. Вместо того, чтобы наладить работу фонда, сформировать творческий слаженный коллектив, она не считалась с ним нисколько, грубо выбрасывала людей с работы, проводила тотальные кадровые чистки. Она могла уволить людей целыми группами только за то, что они были приведены в фонд не ею, а кем-то другим.
Мне это казалось настолько диким, жестоким и несправедливым, и я никак не могла все это совместить с тем моим представлением о ней как духовного Гуру, человеком продвинутым, возвышенным, которым Людмила Васильевна представлялась мне к тому времени. Это так разнилось с тем, что завещали нам Рерихи, с тем представлением об образе Учителя, который давался в Агни Йоге, с идеалами человечности, общинности, братства. Это было очень серьезным душевным потрясением для меня.
Обстановка в фонде накалялась, Л.В.Шапошникова не только не способствовала развитию уставной деятельности, но и сворачивала уже существующие программы. Она была категорически против того, чтобы перевести весь привезенный архив в компьютерные копии, сколько ей не предлагал Р.Б.Рыбаков. Из-за всех этих разногласий Р.Б.Рыбаков и ушел из фонда. Был изгнан и С.Ю.Житенев. Таким образом, из трех доверенных лиц С.Н.Рериха осталась одна она. Разве это не означало ликвидацию и ее полномочий?
Ни я, ни другие сотрудники фонда не могли понять того, что вообще получалось с привезенным архивом. По прибытии в Союз он не принимался ни по списку, ни какой-либо комиссией. Два чемодана с наиболее ценными вещами Л.В.Шапошникова увезла из аэропорта к себе домой. В начале можно было это оправдать, ведь не известно, что и как будет храниться, но эта неразбериха продолжалась еще очень долго. Ничего не было заинвентаризировано, ни запротоколировано и очень долго находилось в таком состоянии. Мы не знаем, что и в каком количестве первоначально было привезено. Потом, какая-то работа с наследием шла, этим занималась опытный музейный работник Татьяна Георгиевна Роттерт, но это было потом, а первоначально должна была бы быть создана какая-то компетентная, широкая, полномочная комиссия. Вот такого не было сделано.
Отказавшись перевести архив в компьютерные копии, практически не допуская до него исследователей, Л.В.Шапошникова получила приоритетное право пользования рукописями, дневниками, и таким образом, неограниченное поле для научной, творческой деятельности единолично, чем успешно и воспользовалась.
Работа нашей ревизионной комиссии подвергалась сильнейшему прессингу с ее стороны. Стоило мне ввести в состав комиссии независимого, профессионального юриста, тут же разрастался сильнейший скандал. Она пыталась контролировать все, используя для этого лояльных ей людей. В деловой хватке Людмиле Васильевне трудно отказать, стоило нам высказать мысль о том, что то или иное положение не соответствовало каким-то нормам, она тут же мчалась, по каким-то особым каналам оформляя эти поездки, в Индию и возвращалась уже с подписанными нужными ей документами.
В условиях развала советского государства, неразберихи, которая царила в то время, наша работа не имела дальнейшего хода. Но Л.В.Шапошниковой тем легче было закрыть фонд. Это было более похоже на разгон фонда, потому что все было сделано без соблюдения элементарных, необходимых юридических форм. Без проведения отчетной конференции с отчетом Бюро, Правления и Ревизионной комиссии, без работы ликвидационной комиссии. Она самовольно через некоторое время зарегистрировала новую организацию – МЦР.
А.А. Юферова,
председатель ревизионной комиссии СФР
